Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ораз написал побольше. О том, что Рязань, где он теперь учится в Радиотехническом институте, старинный русский город, здесь на фоне древнего кремля стоят красивые современные здания и очень много девушек на улицах: ведь в городе еще педагогический, сельскохозяйственный, медицинский институты, другие учебные заведения… „Такие девушки — разбегаются глаза! — восклицал он в письме и, словно спохватившись, тут же переключался на наставления: — Плотно возьмись, Солтан, за изучение русского языка. Мне слабые знания в нем крепко мешают. Если бы не отзывчивость преподавателей, не помощь товарищей сокурсников — не знал бы, что и делать, хоть уходи из института! Никого же не интересует, из деревни ты или из города, судят только о твоих знаниях, о том, что ты умеешь, на что способен. А когда разеваешь рот, не понимая смысла слова, как оно пишется, стыдно бывает. Так что, Солтан, старайся, познавай…“ И еще, чуть не на страницу, в таком же духе! Оразу позволь лишь нравоучительно порассуждать!.. Страсть к математическим головоломкам и ко всевозможным наставительным рассуждениям — это его натура. И тут, в письме, он остался верен себе.
Но вот еще одно, последнее… Без обратного адреса на конверте. Однако я знаю этот почерк: аккуратные, тесно подогнанные друг к дружке буковки слегка валятся налево… Ни с каким другим почерком н’е спутаю этот!
Надорвал конверт, волнуясь до дрожи в пальцах.
Да, это было письмо от Ягшылык.
Никогда раньше писем от нее я не получал. Ни писем, ни записок. А почерк помню, потому что не раз держал в руках тетради Ягшылык. „Солтан, — подбегала она на перемене, — а ну-ка взгляни: правильно ли просклоняла я слова по падежам?..“
Ничего особенного на первый взгляд в письме Ягшылык не было. Однако в каждой строке, в каждом слове слышался мне ее голос — и ласковый, и насмешливый, и неизъяснимо милый моему слуху!
„Солтан, — писала она, — разве я не просила тебя: поменьше кури, а побольше читай! Не послушался, потому не поступил в институт. Слышала, что придумал ты себе за это наказание: бегаешь с этажа на этаж под непосильным грузом кирпичей. Как мне тебя, бедненького, жалко! Зачахнешь, превратишься в серую тень, и, когда приедешь в аул, даже наши собаки не узнают тебя. И мимо меня пройдешь, как мираж…“
Вот язычок, вот насмешница!
„Солтан, еще я слышала, что в городе парни с девушками ходят в кино, взявшись за руки, никого не стесняясь, не боясь. И ты так делаешь? Наверно, да. Ты же теперь городской, про аул наш совсем не вспоминаешь…“
Еще как вспоминаю, и если про аул, то и про тебя, Ягшылык! Ни с кем я тут не хожу, взявшись за руки…
Не хожу и ни к одной из девушек близко не подойду, только пиши мне вот такие письма!
„Смотри, Солтан, увлекшись ашхабадскими девушками, опять провалишься на вступительных экзаменах, никогда не станешь студентом. Приеду сама поступать и за твое легкомыслие уши тебе пообрываю…“
Приезжай, а уши — вот они, пожалуйста!..
Но концовка письма была несколько иной по интонации, и я почувствовал в ней встревоженность Ягшылык.
„О том, что хочу поехать учиться в Ашхабад, родителям еще не говорила. Как-то раз намекнула об этом — отец нахмурился, промолчал. Не уверена, что согласятся они. Но время есть. Может, удастся убедить… Будешь мне писать — посылай письмо на имя Шеке́р, дочери Джумамура́да-милиционера. Поступающие к ней письма дома не вскрывают. И твое она передаст мне. Пиши, Солтан!“
Я напишу, Ягшылык! Напишу тотчас и завтра еще напишу…
Ты только отвечай!
НОЧНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ
Вышел я из больницы — день был в разгаре.
Куда — в общежитие, на стройучасток?
И поехал я на строительство…
Появился — ребята обступили, девчата сбежались, а у меня при виде их ком в горле.
— Выпустили нашего самбиста?
— Вот я, други…
У Суханбабаева глаза лучатся, но спросил строго:
— К работе разрешили приступить?
У меня на руках больничный, строго предписано воздержаться от тяжелых физических усилий, рекомендовано неделю постельный режим соблюдать, но я говорю бригадиру:
— Советовали не перетруждать ногу, однако что полегче — можно!
— Ладно, иди в прорабскую, — разрешил он. — Кое-что там по письменной части нужно довести, еще рапортички оформить… Я объясню. Выдача инструмента, спецодежды тоже на тебе будет.
— Есть, бригадир! — радуюсь я.
С парнями — Сергей. Первый день после сборов и мотогонок в Казахстане на работу вышел.
— Ну, Солтан, и тебе, и мне на этот раз не повезло!
— А ты, Сережа, что?
— На втором заезде рама у мотоцикла полетела, через голову я кувыркался, но вот, видишь, ничего… Два синяка и царапины. Всего-то! Могло быть хуже.
— Еще бы! А это — плюнуть… А вот не показал себя — жаль.
— Какие наши годы, Солтан! Покажем еще… И ты не переживай.
— Врач сказал, что заниматься самбо — лишь через полгода…
— Большой срок, конечно.
— Потерплю…
Неунывающий Сергей, и меня он подбадривает… Но все мы в бригаде знаем, как надеялся он на успех, на победу. Надеялся вернуться со званием мастера спорта.
И еще Сергей говорит:
— В спорте, Солтан, как в жизни. Вышибло неожиданно из седла — вдвойне трудись. Тогда и упущенное нагонишь, и к намеченной отметке подойдешь. А раскис, расслабился — значит, под гору пошел, вниз!
— Моралист ты, Серега, — смеется Арслан.
— Нет, — Сергей качает головой, — Ведь спорт что? Это модель жизни в ее сконцентрированном виде. Путь к победе — наперекор поражениям, через соленый пот, через черную, выматывающую работу!
— Но наша работа светлая, — тоже смеется и вступает в разговор Суханбабаев. — Мы дома строим, а это для людей счастье, радость… Так что по местам, работнички!
* * *
Бригада завершала строительство дома.
Боли в ноге у меня еще не унялись, и к носилкам пока встать я не мог.
Бригадир Суханбабаев, когда я, как обычно, пришел утром на стройку, сказал мне:
— Не подменишь ли нашего ночного сторожа, Солтан? Ему в Мары́ нужно поехать, на свадьбу племянника… А ты все равно, вижу, без дела не можешь, ищешь его для себя. Но, как сторож, поглядывай! И бригадное имущество, и стройматериалы — всё под твою ответственность. Согласен?
— Надо — я готов!
— Тогда возвращайся в общежитие, отдыхай. А к